И облегченно вздохнул всем нутром, ощутив невероятную слабость – и несказанное облегчение.
Существа, производившие этот шум, оказались вполне земными, принадлежащими к тому миру, которого д’Артаньян не боялся нисколечко. Прямо в широкой полосе белого лунного сияния, на широкой кушетке, в объятиях верзилы-англичанина лежала прелестная Констанция Бонасье и, закинув голову, прикрыв глаза, оскалив жемчужные зубки в гримасе наслаждения, тихо постанывала в такт незатейливым, но размашистым колыханиям любовника, с победительной ухмылкой заглядывавшего ей в лицо. Невольный свидетель имел все возможности убедиться, что ножки очаровательной галантерейщицы стройны, грудь безукоризненна, а бедра достойны не только валятеля, но и ваятеля.
"Мои поздравления, г-н Бонасье! – подумал д’Артаньян не без зависти. – Напророчили на свою голову, знаете ли…"
И, тут же забыв вырвавшиеся сгоряча обеты вести отныне жизнь исключительно добродетельную, подумал: а эту вот английскую ухватку надо будет запомнить, тут они нас обскакали, еретики чертовы, мы как-то не додумались… Надо же, выходит, и этак вот можно…
– Ну что? – хрипло спросил англичанин, нависая над молодой женщиной. – Это будет получше ваших французских фертиков?
И д’Артаньян с крайним неудовольствием услышал вздох Констанции:
– О, милорд… – а вслед за тем милая особа негромко произнесла такое, что у гасконца уши заполыхали.
"Черт знает что, – подумал он сердито. – Какое право имеют эти еретики с туманного острова валять наших красоток прямо в королевском дворце? Каков хозяин, таков и слуга… Легко представить, что происходит сейчас в спальне ее величества… А не вызвать ли мне его на дуэль? Повод? Да к черту повод! Он англичанин, и этого вполне достаточно!"
Рука сама тянулась к эфесу шпаги, но д’Артаньян (за что потом не на шутку себя зауважал) сдержался гигантским усилием воли. Устраивать дуэль в Лувре, да еще посреди ночи, – это уже чересчур, моргнуть не успеешь, как окажешься на Гревской площади в центре всеобщего внимания. Конечно, это была бы небывалая честь и нешуточная слава – первый французский дворянин, проткнувший в поединке чертова англичанина прямо в королевском дворце, но поскольку честь и слава неминуемо сопряжены с лишением головы, стоит взять себя в руки…
Он тихонечко отступил и вернулся на прежнее место. Негромкие стоны и сопутствующие звуки не утихали. Д’Артаньян, сердито грызя усы, прислонился к стене.
И вновь встрепенулся, заслышав тихие шаги. В дальнем конце галереи показалась тихо беседовавшая парочка – дама в богатом платье и кавалер без шпаги. Судя по некоторым наблюдениям, оба, безусловно, не принадлежали к миру призраков, но д’Артаньяну в его положении этот факт не прибавлял радости. Парочка направлялась прямо к нему, поглощенная друг другом, но все же не настолько, чтобы не заметить рано или поздно меж двух беломраморных статуй фигуру в мушкетерском плаще и шляпе, мало похожую на творение придворных художников и скульпторов.
"Притвориться призраком, быть может? – смятенно подумал д’Артаньян. – Пугнуть их как следует? А вдруг не поверят? А если поверят, не поднимется ли переполох? Нет, какой из меня призрак…"
Он бесшумно сделал пару шагов вправо и укрылся в неширокой нише, встал в дальний ее уголок, меж кушеткой и стеной. Вовремя – парочка остановилась совсем рядом, у соседней ниши.
Мужчина вдохновенно произнес:
– Что я еще могу сказать вам, Марион? Клянусь вашей жизнью и моей смертью, чувства мои бездонны, как океаны, и высоки, как самые грандиозные горы…
"Хорошо поет, собака, – не без цинизма подумал д’Артаньян. – Убедительно поет. Надо будет запомнить и ввернуть при случае – такое всегда пригодится…"
– Ах, Арман… – отозвалась дама тоном упрямой добродетели. – Ваши слова нежны и обжигающи, но я никак не могу решиться изменить своему супружескому долгу…
"Ба! – подумал д’Артаньян. – Сдается мне, красотка, ты себе просто-напросто набиваешь цену. Быть может, я и не великий знаток женщин, но одно знаю: верная жена, ежели и захочет сохранить верность, то не в столь высокопарных выражениях. Нет, сударыня, она гораздо проще, но убедительнее выразится! Помню, малютка Пьеретта, даром что крестьяночка, не колеблясь, хлопнула меня по щеке, вот по этой самой, и доходчивыми выражениями объяснила, что сын я там сеньора или нет, а кое-какие вещи она только с муженьком делает…"
Не исключено, что та же самая мысль пришла в голову неведомому Арману – судя по легкому шуму, он предпринял наступление посредством заключения предмета своей страсти в объятия.
– Боже мой, Арман! – послышался укоризненный голосок. – Как вы напористы! У меня подкашиваются колени, право, и я готова сделать глупость… Ах, нет – я тверда!
– Марион, Марион! – задыхающимся голосом отозвался Арман. – Любовь моя жаждет поэтического выражения!
– О, мой поэт… Начинайте же… Нет, не это! Стихи…
Арман с большим чувством продекламировал:
– Шлю ветрам вздохи, слезы лью в унынье,
Покой мне чужд и отдых мне неведом,
И больно мне, что путь за вами следом
Привел меня туда, где стражду ныне;
Но позади небытие пустыни:
Бежать от вас – отдаться худшим бедам;
И мне еще больней, что вам об этом
Сказать не смею я в немой кручине.
Коль устремлюсь к вершине, путь измерен
Стопами тех, кто пал вдали от цели.
Мне их пример – в печаль и в устрашенье.
Всего же горше то, что мной потерян
Надежды свет, светивший мне доселе
Во тьме глубокой вашего забвенья…
Послышался глубокий вздох:
– Ах, Арман, что вы делаете? Моя твердость тает…
"Он в самом деле настоящий поэт, – с нескрываемым уважением подумал д’Артаньян, притаившись, как мышь. – Я бы и двух строк в рифму связать не смог, а он – эвона, какие кружева сочиняет…"[22]
– Марион…
– Арман…
– Позвольте увлечь вас в дружескую тень ниши…
"Только не сюда! – готов был возопить д’Артаньян. – Хватит испытывать мое терпение! Я вам не мраморный!"
Однако, на его счастье, парочка скрылась в соседней нише. Некоторое время царило молчание, перемежавшееся лишь многозначительным шуршанием ткани и звуками, которые человек цинический без колебаний определил бы как страстные поцелуи, – а поскольку д’Артаньян, увы, был как раз таков, он склонился именно к этому определению. А очень быстро раздался вздох-стон, неопровержимо свидетельствовавший, что сию секунду в славном городе Париже, где и без того превеликое множество рогоносцев, их число увеличилось еще на одну персону.
"Дьявольщина! – сердито подумал д’Артаньян. – Слева – Констанция с англичанином, справа – Арман с этой… Сколько же их тут? Вот так домик под названием Лувр! Хорошенькие тут заведены нравы, нечего сказать! Только подумать, хозяин этого славного дома, то бишь его христианнейшее величество, завзято преследует людей, позволивших себе невинные забавы вроде тех, что происходят в кварталах Веррери, в то время как в его собственном доме… Интересно, когда король в Лувре, здесь то же веселье происходит? Он сейчас в Компьене, правда… Вот уж поистине – кот за дверь, мышам раздолье…"
